Большой печали Генчик не чувствовал. Что поделаешь? Он старался, он спасал. Раз несчастный Шкурик не пережил вчерашнего, значит, такая у него судьба.

Правда, ресницы все-таки слегка намокли…

Конечно, жаль Шкурика… Если все живое появляется на свет не зря, значит, и этот шкыдленок жил для какой-то пользы. Для какой? Чтобы радовать своего хозяина Бусю? Но тот его предал… А может, для того, чтобы отучить от страха Генчика Бубенцова?

«Тогда спасибо тебе, — мысленно сказал Генчик Шкурику. А потом вдруг подумалось дальше, о себе: — А от тебя-то какая польза? Ты зачем на свете?»

В самом деле, какой от него, от Генчика, в человеческой жизни прок? Что он сделал хорошего? Пожалуй, одно: помог старой тетке достроить модель… Но и эта история окончилась плохо.

Нельзя, чтобы она окончилась так!

Генчик понял, что сейчас побежит к Зое Ипполитовне. Сию минуту! В конце концов, есть повод: надо отдать пистолет… А дальше будет видно.

Но расстаться с пистолетом вот так, сразу, было жаль. И Генчик пострелял с крыльца. По бельевым прищепкам на веревках, по жестянкам и головкам одуванчиков.

Меткость была уже не та, что прежде. Случалось, что и мазал. Но огорчения Генчик не чувствовал. Теперь — не все ли равно?

Наконец не осталось в карманах шариков-пуль. Генчик

нащупал напоследок лишь сухую мелкую горошину. Что ж, она тоже годилась.

Но с крыльца Генчик стрелять не стал. Он подумал, что надо отдать салют над могилой Шкурика. Зарядил последний раз пистолет и пошел за сарай.

Там… ну надо же какое свинство! Раздавив краем восточную часть игрушечного города, лежала в траве летающая тарелка. Выпуклая, серебристая, метра три в диаметре. Блестела иллюминаторами. Как ни в чем не бывало!

Генчик просто обалдел от такой наглости. Разлеглась, как у себя дома!

— А ну, пошла отсюда!

Тарелка тяжело поднялась и повисла метрах в семи от земли. На траве и городе темнела ее круглая тень.

Городской парк с каруселями, мост через канал, дома вокруг площади с фонтаном и сам фонтан — все оказалось всмятку. Валялись вдавленные в песок разноцветные пружин-чики.

Генчик брякнулся над развалинами на колени. В сердцах пальнул через плечо в сторону тарелки и стал горестно собирать несчастных жителей города в ладонь…

НАСЛЕДСТВО

Зоя Ипполитовна поднялась поздно. Вялая, как после гриппа. В окна било солнце — словно и не было вчерашнего ненастья.

Но хорошая погода не прибавила бодрости.

Зоя Ипполитовна сварила себе кофе, а Варваре дала вчерашнего супа. Варвара брезгливо фыркнула.

— Тогда лови мышей, — сказала ей Зоя Ипполитовна. Варвара дернула хвостом: где, мол, они у вас, мыши-то? И ушла на двор.

Зоя Ипполитовна поставила на электрическую плиту оцинкованный бачок с водой. Для стиральной машины. Конечно, и душа болит, и скорченные пальцы ноют, но, пока жива, забрасывать хозяйство нельзя…

Вода грелась долго. А когда в бачке наконец забулькало, в наружную дверь застучали. Зоя Ипполитовна отодвинула щеколду, которой запиралась в доме на ночь. Неужели Генчик?

Это был вчерашний мальчишка. С пластинкой в бумажном конверте. А сам — перемазанный, в пыли и черных крошках. Запыхавшийся, сердитый. Не поздоровался. Просто протянул конверт:

— Вот. Готово.

Зоя Ипполитовна недоверчиво потянула из конверта тяжелый диск. Пластинка оказалась цела.

Ни малейшей трещинки, никакого следа склеек.

— Это… чудо какое-то! Как ты сделал? Будто она и не разбивалась.

Мальчик вскинул ресницы — словно припорошенные сажей.

— Я не смог склеить, не хватило куска. Это другая.

— Как другая?… Откуда?

Он сказал с легкой неохотой, но без задержки:

— Из дедушкиной коллекции.

— Вот как…

Странно это все было. Непонятный ребенок.

— Послушай, мальчик, но зачем? И дедушка… Он разрешил тебе?

— Он умер. Год назад… Он всю жизнь собирал старые пластинки, да теперь мало осталось. Почти все снесли в «комок»…

— Куда?

— В комиссионку.

— Господи… Кто снес?

Он теперь глядел мимо нее. Сказал угрюмо и откровенно:

— Кто-кто… Мать с отцом. С новым… Когда не было денег, чтобы керосинить. Я не успел помешать…

«Как это керосинить?» — чуть не спросила она. Прикусила язык. Нельзя же быть наивнее мальчишки.

— Ну-ка заходи… Как тебя зовут?

— Руслан… — Он не стал упрямиться, прошел за хозяйкой на кухню.

Робко посмотрел на свои перемазанные кеды.

Зоя Ипполитовна положила пластинку на кухонный стол. Подумала: принимать ли подарок? Но сказала о другом:

— Руслан… Прямо богатырское имя. А есть какое-ни-будь… помладше?

Он ответил уже без хмурости, но тихо:

— Раньше было. Дед звал Руськой…

— Что ж, славно, — вздохнула она. Почуяла мальчишечью печаль. — Но скажи… Руська… Почему ты все-таки решил отдать мне эту пластинку?

Он глянул как вчера — прямо и с вызовом:

— Я уже говорил! Я хочу подружиться с вашим Генчиком!

Это «с вашим» грустно согрело ее на миг. Но ответила она

без пощады к себе:

— Тогда и надо было нести пластинку к нему. Боюсь, что сюда он больше не придет.

— Я и хотел к нему! А по дороге встретились эти… ну, с которыми я раньше был. И за мной… За себя-то я не боялся, а пластинка… Третью такую же нигде не добыть, Ну и начал драпать…

Он впервые сказал такую длинную фразу. И, кажется, запыхался. Задышал часто.

— Похоже, что «драпал» ты через угольные кучи…

— Ну да! Там за складами котельная и рядом уголь — прямо курганы. Я думал, те через них не полезут. А Круглый кричит: «Вперед, не отступать!..» Наверно, догнали бы, но тут откуда-то коза… говорящая… Они ее боятся. Она как заблеет: «М-ме-елочь пузатая! Пошли прочь, а то приму м-ме-еры!» Не верите?

— Верю. Генчик про нее рассказывал…

— Ну вот… А я подумал: до вас ближе, чем до него. Лучше не рисковать…

— Возможно, ты правильно подумал. Но сюда Генчик едва ли придет…

Руслан (Руська!..) смерил ее грустным взглядом. Сказал со вздохом умудренного взрослого:

— Да куда он денется? Он без вас не сможет. И без вашего корабля…

И вдруг оживился. В глазах — блестящие точки. И озорное нетерпение:

— А можно мне посмотреть на ваш корабль? Я его только издалека видел, один раз…

— Разумеется, можно. Однако…

— Я понимаю! Руками не буду, только глазами…

— Не в том дело. Подожди… — Зоя Ипполитовна вышла и вернулась с потертым мохнатым халатом, в который заворачивалась после купания. — Вот… На дворе душ, смой с себя хотя бы верхний каменноугольный слой. Надень это и принеси одежду. У меня как раз вода согрелась для стирки… Кстати, и голову тебе вымою, потому что холодная вода твой ежик не возьмет… И не возражать!

Думала, заупрямится. Но он вдруг блеснул белыми зубами. Сдвинул пятки. И дурашливо, так похоже на Генчика:

— Есть, господин адмирал!

И она засмеялась:

— Шагом марш на водные процедуры… мичман Руська.

В этот миг в комнате затрезвонил телефон.

Звонил Генчик. Она поняла сразу, когда еще слов не услышала, а только сопение этого негодника.

— Здрасте… это я…

— Да уж чувствую… — Ох, откуда у нее снова тон строгой тетушки?

— Зоя Ипполитовна, а можно я… появлюсь?

— Что ж, появляйся. Куда тебя денешь…

— А… можно я спрошу?

— Что?

— Мы с вами тогда… поссорились?

Ей бы, старой ведьме, воскликнуть: «Да хватит об этом, Бубенчик! Я тебя жду!» А она:

— Ты сам-то как думаешь?

Опять сопение и вздохи.

— Я думаю, что все-таки, наверно, да…

— Вот видишь! А кто виноват?

— Ну… наверно, все-таки я…

— Хорошо, что ты это понимаешь.

— Ага… Но ведь можно же помириться.

— А что говорят провинившиеся мальчишки, когда хотят, чтобы их простили?.. А?

Он шумно дышал там далеко, в будке телефона-автомата. Может быть, обиделся? Не надо…